This image made in august 2006  
by digital camera Canon PowerShot A75
30.VIII.2006. Вход на территорию лёгочного санатория 'Старый Крым' (вид с трассы М-17 'Симферополь - Керчь' с юга на север, см. на WikiMapia). Территория фактически представляет собой часть Агармышского леса, состоящего из сосен, буков, дубов (находится на южном склоне г. Большой Агармыш, см. здесь).

Позаимствовано с http://koktebel.net ...А вот теперь начинаются вещи нелогичные! Я должен был, конечно, пойти в сторону моря к дому Александра Грина и кладбищу, где он похоронен (А.Грин в ноябре 1930 г. переехал из Феодосии в Старый Крым, где скончался 8.VII.1932). Вместо это, заворо́женный варварско-красиво-обле́злой аркой, я иду осматривать туберкулёзный санаторий 'Старый Крым' и, далее, средневековый армянский монастырь XIV века Сурб-Хач...
   Удивительно, что планировал-то я путешествие по 'старой уездной (почтовой) дороге' (она же 'Гриновская тропа́') из Старого Крыма в Коктебель (всего 16 км против 30 по трассе). Дорога очень живописна, с возвышенных мест видна Феодосия (иногда сопоставляемая с Гриновским Лиссом).
   Но, по всей вероятности, г. Феодосия = Гель-Гью в Гринландии (хотя на звание Гель-Гью претендуют и другие, напр., Гурзуф). Полезно посмотреть сюда и сюда.
   В общем, мне за непосещение Гриновских мест стыдно до сих пор! Однако заду́манное вы́полню...

...И точно - выполнил! Однако лишь в августе 2010 года и c приключениями - малость заблудился в лесу (вместо 3-х часов бродил около 5-ти и вошёл в Коктеебль в полной темноте к девяти вечера)... впрочем, об этом здесь. К слову - вышеуказанная информация при движении мне практически нисколько не помогла, насчёт озера Армутлук она совсем неверна́ - озеро давно не безлюдное, оно огорожено по всему периметру (к воде не подойдёшь). Вот если бы авторы 'прове́сили' дорогу, с GPS-навигатором было бы пройти легко.

По поводу самого города Старый Крым Юлия Владимировна Друнина (1924÷1991) писала (стихотворение СТАРЫЙ КРЫМ):

Куры, яблони, белые хаты -
Старый Крым на деревню похож.
Неужели он звался Солхатом
И ввергал неприятеля в дрожь?

Современнику кажется странным,
Что когда-то, в былые года,
Здесь бессчётные шли караваны,
Золотая гуляла Орда.

Воспевали тот город поэты,
И с Багдадом соперничал он.
Где же храмы, дворцы, минареты?-
Погрузились в истории сон...

Куры, вишни, славянские лица,
Скромность белых украинских хат.
Где ж ты, ханов надменных столица -
Неприступный и пышный Солхат?

Где ты, где ты? - ответа не слышу.
За веками проходят века.
Так над степью и над Агармышем
Равнодушно плывут облака...




   Жизнь и Смерть Юлии Друниной

   ЕЙ БЫЛО СТРАШНО ЗА РОССИЮ

   Ее стихи точны и лаконичны, лиричны и конкретны ("Качается рожь несжатая...", "Я только раз видала рукопашный...", "Ты - рядом", "Безумно страшно за Россию..."). К сожалению, сейчас все реже и реже можно слышать имя Юлии Друниной. А в 1999 году ей исполнилось бы 75 лет...

   ИЗ-ЗА ПАРТЫ В БЛИНДАЖ

   Десятиклассницей она начала свой путь по дорогам Великой Отечественной войны. Первый шаг к фронту был сделан в глазном госпитале, где она работала по совету отца, затем после эвакуации родителей в сибирском военкомате ('...Я видала один военкомат - / Свой дот, что взять упорным штурмом надо'), потом в хабаровской школе младших авиаспециалистов, где получила первую премию за литературную композицию. И наконец, в звании третьего санинструктора в 1943 году ее направили на Белорусский фронт. По пути на вокзал крутились строки: 'Нет, это не заслуга, а удача - стать девушке солдатом на войне...', которые через два десятилетия вылились в стихотворение:

Нет, это не заслуга, а удача -
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе
Как в День Победы стыдно было б мне !...
   Друнина видела, как гибли молодые ребята, которым не было еще и двадцати лет. В одном из стихотворений она приводит статистические данные: "По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента".
   В это трагическое число вошли и девушки. На войне они были наравне с мужчинами, поддерживая дух и спасая их в самые опасные минуты из-под огня. Они забывали свои слабости: всю жизнь Юлия боялась крови, при виде крови у нее кружилась голова, но до конца войны этого никто не заметил.
   Судьба хранила поэта. В боевых окопах перенесла она болезнь легких. В результате физического истощения Друнина попала в тыловой эвакогоспиталь Горьковской области. Там впервые за все время войны ей снова захотелось писать стихи:
"Ура!" - рванулось знаменем по ветру,
И командир наш первым вынул нож...
   Далее следовало еще пятьдесят громоздких строк, из которых в окончательном варианте Друнина оставила лишь вот эти:
Я только раз видала рукопашный,
Раз - наяву, и сотни раз во сне,
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
   Ангел-Хранитель не оставил ее и в боях за Латвию, когда она получила тяжелое ранение в шею. Осколок едва не перерезал сонную артерию, осталось всего два миллиметра. Из госпиталя Друнина вышла инвалидом. Это давало ей возможность не возвращаться на фронт, но она настояла на направлении в свой полк. Однако в одном из боев она была контужена и вскоре комиссована - 21 ноября 1944 года. С фронта Друнина возвращалась с орденом Боевого Красного Знамени.
   О своей опаленной юности она никогда не жалела. Именно на войне она научилась ценить и беречь дружбу, приобрела 'прочности запас' на всю жизнь и сформировалась как поэт.
   До конца своих дней она так и не смогла забыть военные годы. Все ярче и ярче становятся фронтовые образы. Они мучают ее, не дают покоя:
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я - связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
   Поэзия для Юлии Друниной прежде всего откровение, наступившее после долгого затишья. В это время она может писать весёлые и грустные стихи, поддерживая себя и тех, кому сейчас тяжелее. Мерилом несчастий для нее на всю жизнь остается война.

   ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

   В годы учебы в Литинституте Друнина встретилась с начинающим поэтом Николаем Старшиновым. Это случилось в середине декабря 1944 года. Он с первых же минут сумел разглядеть в ней, носившую грубую мужскую шинель, милого, доброго и обаятельного человека. Позже оказалось, что они вместе до войны занимались в литературной студии Дома множественного воспитания детей. Старшинов даже был знаком с одним из первых ее сочинений, участвовавшим в конкурсе на лучшее стихотворение о Гражданской войне:

Мы рядом за школьной партой сидели,
Мы вместе учились по книге одной,
И вот в неотглаженной новой шинели
Стоишь предо мной.
   Строки эти звучат как предчувствие будущей судьбы.
   В этом же, 1944 году, Николай Старшинов и Юлия Друнина стали мужем и женой. Вскоре у них родилась дочь Лена, появились неведомые до сих пор проблемы, заботы. Друнина вдруг почувствовала быстротечность времени:

Скажи мне, детство,
Разве не вчера
Гуляла я в пальтишке до колена?
А нынче дети нашего двора
Меня зовут с почтеньем
"Мама Лены".
   Друнина никогда не ходила по редакциям, не требовала ничего, но ее стихи всегда были одними из самых читаемых и любимых. В 1947 году вышел пер-вый сборник под названием 'В солдатской шинели'. В него вошли стихи, написанные за годы фронтовой жизни и послевоенной.
   В период издания произошел курьёз: Юлию попросили либо заполнить еще три страницы стихами, либо что-нибудь убрать. Но так как в то время она ничего не могла добавить, то Николай Старшинов предложил ей своё стихотворение "Дорога Геленджик - Новороссийск", оно как раз занимало недостающие три страницы. После выхода книги появилась доброжелательная рецензия, в которой критики особое значение придали этому стихотворению, отметив, что поэтесса находится в поиске. Конечно, потом ни он, ни она не печатали это стихотворение.
   Друнина была красивой и обаятельной женщиной. Многим поэтессам привлекательность помогает, но она от этого только страдала. Один из конфликтов был с поэтом Павлом Антокольским, который тогда вёл у нее семинар. Произошло это на вечере у Вероники Тушновой, которая собирала друзей в честь выхода первой книги. Антокольский настойчиво приставал к Юлии, и свидетелем этой сцены стал Старшинов. Они повздорили, и учитель, который до этого всегда хвалил стихи своей студентки, отчислил её с курса за бездарность... Но вскоре Друниной разрешили перевестись на другой семинар.
   И все-таки она никак не могла расстаться с молодостью. В ней была какая-то неудержимая сила, рвущая, не дающая покоя. Она любила море, горы, Коктебель, много раз поднималась на Карадаг, ходила старокрымскими партизанскими тропами. В Коктебеле у пограничников Друнина часто выпрашивала лошадь, хотя бы на один час.
Рысью марш! -
Рванулись с места кони.
Вот летит карьером наш отряд.
- Ну, а все же юность
не догонишь! -
Звонко мне подковы говорят...
Не догнать?
В седло врастаю крепче,
Хлыст и шпоры - мокрому коню.
И кричу в степной
бескрайний вечер:
- Догоню!
Ей-богу, догоню.
   В этих строках нет ещё печали и грусти, они полны желания жить и радоваться существованию, ценя каждый день жизни. Но несколькими годами позже появляется стихотворение-завещание "Наказ дочери", в котором мать советует оставаться чистой в работе и любви, повиноваться сердцу, а не расчёту, не судить строго виноватых и всегда признавать свою вину, покрывая всё раскаянием...
   Сама Друнина старалась жить именно так, следуя завету: "Жизнь - Родине, честь - никому!". Может, именно поэтому ей было сложно вступить в Союз писателей. Она была принята в члены союза только со второй попытки, в 1950 году, при поддержке Александра Твардовского.
   Лишний раз её твердость и принципиальность подтверждает событие, происшедшее в 1952 году. От журнала "Сельская молодежь" её командировали в Белоруссию, в село Озаричи. Здесь работал заслуженный учитель-фронтовик, о котором нужно было написать очерк. В гостинице ее встретила приветливая девушка, найти орденоносца помогли мальчик и его дедушка. Однако встреча с ветераном разочаровала: он оказался надменным, кичащимся своими заслугами стариком, к тому же постоянно заискивающим перед поэтессой. Друнина наотрез отказалась писать о нём, но с нежностью вспоминала мальчика и его дедушку.

   ЛИЧНЫЙ ТЫЛ

   Тяготы послевоенного быта Друнина переносила стойко. Никто не слышал от нее ни жалоб, ни упреков. Но постепенно накапливались усталость, изможденность, она искала поддержку и не могла ни в ком ее найти. К этому времени отношения с Николаем Старшиновым стали походить на дружеские, любовь затухала... Вскоре они разошлись.
   И именно в это (нелегкое для нее) время она встретила человека, который удивительно трогательно и трепетно к ней относился - Алексея Яковлевича Каплера, знаменитого сценариста, ведущего "Кинопанорамы", первую любовь Светланы Алилуевой.
   Став мужем Друниной, он оградил её от всех бытовых забот, чтобы она посвятила себя только литературной деятельности, ввёл в свой круг... Однако, будучи человеком замкнутым, Друнина никак не могла привыкнуть к окружению знаменитых режиссёров, актёров, писателей... В их мире она чувствовала себя неуютно. Но у неё был личный тыл - муж, который её боготворил. За время жизни с ним Друнина написала наибольшее количество стихов за весь свой литературный путь, а также попробовала себя в жанре прозы (повесть 'Алиса', автобиография "С тех вершин...", философские очерки).
   Однако уходят в мир иной друзья, а новых нет. Близкими и дорогими людьми были прежде всего те, кто достойно прошел все военные и гражданские испытания, сохранив лучшие качества своей души. Такими для нее оставались на протяжении долгих лет Сергей Орлов, Вероника Тушнова, Семен Гудзенко.
   Последовал и самый тяжелый удар: в 1979 году ушёл из жизни после недолгой и тяжёлой болезни Алексей Яковлевич. Он до последней минуты жалел не себя, а ее, оберегая Друнину от любых столкновений с действительностью. Лишившись опоры, Юлия Владимировна осталась один на один с реальной жизнью:

Как страшно теперь просыпаться!
Как тягостно из Небытия
В Отчаянье вновь возвращаться -
В страну, где прописана я.
Весь мир превратился в пустыню,
Все выжжено горем дотла.
Какой я счастливой доныне,
Какой я счастливой была!..
   Это строки из поэмы "03", посвященной Каплеру. Поэма звучит как реквием по самой себе, будто похоронила себя вместе с мужем под чёрной гранитной плитой...
   Мир вокруг продолжает рушиться. Все, что было понятным, гармоничным, разрывается, теряет закономерность. Друнина оказывается лишним - беспомощным и беззащитным - существом. Пытаясь что-то изменить, она ищет опору в другом человеке, но жестоко обманывается:
'Не ты тропинку проторить,
А я тебе должна...
На миг поверила я в сон,
Что все ещё жива...'
   В 1990 году Друнина была избрана депутатом Верховного Совета СССР, хотя не любила заседания и совещания...
   Вступая в депутатский корпус, она хотела защитить интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане. Она не могла видеть, как страдают фронтовики ее поколения, как просят милостыню в переходах покалеченные мальчишки, устала слышать, как жалеют ветераны, что не остались с теми, кто погиб, как в самый разгар перестройки реформаторы кричали - "Лучше бы фашистская Германия победила СССР в 1945 году. А ещё лучше - в 41-м".
   Когда Друнина поняла, что реально изменить ничего не может, она вышла из депутатов.
   События 21 августа 1991 года Друнина встретила восторженно. Однако 15 сентября уже писала: #'И всё же, все же не хотелось бы впадать в эйфорию. Кое-что беспокоит очень. Не слишком ли подчас легко и лихо принимаются решения по сложным вопросам". В одном из последних стихотворений, названном по первой строке "Безумно страшно за Россию", она пишет:
Нет, жизнь свою отдать
Нне страшно,
Но, что изменится, скажи?
Стоит почти столетье башня
На реках крови, море лжи...
   ПОЧЕМУ ОНА УШЛА?

   О её душевном состоянии в это время лучше всего говорит одно из писем, написанное перед смертью - "Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл... А я к тому же потеряла два своих главных посоха - ненормальную любовь к Старокрымским лесам и потребность творить... Оно лучше - уйти физически неразрушенной, душевно несостарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймёт меня...".
   Решение добровольно уйти из жизни было хорошо продумано и последовательно подготовлено. Перед смертью, 20 ноября 1991 года, Друнина написала письма: дочери, зятю, внучке, подруге Виолетте, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. Ни в чем никого не винила. На входной двери дачи, где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля, приняв снотворное, оставила записку: "Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж". Всё учла, всё предугадала...
   Одно заставляет задуматься: насколько, должно быть, остро и болезненно все воспринимала душа поэта, если она, прошедшая страшную "школу войны", не смогла устоять, сломалась, не справилась с жизнью:

Живых в душе не осталось мест -
Была, как и все, слепа я.
А все-таки надо на прошлом - Крест,
Иначе мы все пропали.
Иначе всех изведёт тоска,
Как дуло черное у виска.
Но даже злейшему врагу
Не стану желать такое:
И крест поставить я не могу,
И жить не могу с тоскою...
   Крымские астрономы Юлия и Николай Черных назвали одну из далеких планет Галактики именем Юлии Друниной. И когда вы смотрите в ночное небо, попробуйте найти эту планету, она заслужила вечную память о себе.


Александра Алешина.
Жизнь и смерть Юлии Друниной.
'Независимая газета', 25.12.1999.