30.VIII.2006. Вход на территорию лёгочного санатория 'Старый Крым' (вид с
трассы М-17 'Симферополь - Керчь' с юга на север,
см. на WikiMapia).
Территория фактически представляет собой часть Агармышского леса, состоящего из сосен,
буков, дубов (находится на южном склоне г. Большой Агармыш,
см. здесь).
...А вот теперь начинаются вещи нелогичные! Я должен был, конечно, пойти в
сторону моря к дому Александра Грина и кладбищу, где он похоронен (А.Грин
в ноябре 1930 г. переехал из Феодосии в
Старый Крым, где скончался 8.VII.1932). Вместо это, заворо́женный
варварско-красиво-обле́злой аркой, я иду осматривать туберкулёзный
санаторий 'Старый Крым' и, далее, средневековый армянский монастырь XIV века
Сурб-Хач...
Удивительно, что планировал-то я путешествие по
'старой уездной (почтовой) дороге' (она же
'Гриновская тропа́')
из Старого Крыма в Коктебель (всего 16 км против 30 по трассе). Дорога очень живописна,
с возвышенных мест видна Феодосия (иногда сопоставляемая с Гриновским Лиссом).
Но, по всей вероятности, г. Феодосия = Гель-Гью в
Гринландии
(хотя на звание Гель-Гью претендуют и другие, напр., Гурзуф).
Полезно посмотреть
сюда и
сюда.
В общем, мне за непосещение Гриновских мест стыдно до
сих пор! Однако заду́манное вы́полню...
...И точно - выполнил! Однако лишь в августе 2010 года и c приключениями
- малость заблудился в лесу (вместо 3-х часов бродил около 5-ти и вошёл
в Коктеебль в полной темноте к девяти вечера)... впрочем,
об этом здесь. К слову - вышеуказанная
информация при движении мне практически нисколько не помогла, насчёт озера
Армутлук она совсем неверна́ - озеро давно не безлюдное, оно огорожено по всему
периметру (к воде не подойдёшь). Вот если бы авторы 'прове́сили' дорогу,
с GPS-навигатором было бы пройти легко.
По поводу самого города Старый Крым Юлия Владимировна Друнина
(1924÷1991) писала (стихотворение
СТАРЫЙ КРЫМ):
-
Куры, яблони, белые хаты -
Старый Крым на деревню похож.
Неужели он звался Солхатом
И ввергал неприятеля в дрожь?
Современнику кажется странным,
Что когда-то, в былые года,
Здесь бессчётные шли караваны,
Золотая гуляла Орда.
Воспевали тот город поэты,
И с Багдадом соперничал он.
Где же храмы, дворцы, минареты?-
Погрузились в истории сон...
Куры, вишни, славянские лица,
Скромность белых украинских хат.
Где ж ты, ханов надменных столица -
Неприступный и пышный Солхат?
Где ты, где ты? - ответа не слышу.
За веками проходят века.
Так над степью и над Агармышем
Равнодушно плывут облака...
Жизнь и Смерть Юлии Друниной
ЕЙ БЫЛО СТРАШНО ЗА РОССИЮ
Ее стихи точны и лаконичны, лиричны и конкретны ("Качается рожь несжатая...", "Я только раз видала рукопашный...", "Ты - рядом", "Безумно страшно за Россию..."). К сожалению, сейчас все реже и реже можно слышать имя Юлии Друниной. А в 1999 году ей исполнилось бы 75 лет...
ИЗ-ЗА ПАРТЫ В БЛИНДАЖ
Десятиклассницей она начала свой путь по дорогам Великой Отечественной войны. Первый шаг к фронту был сделан в глазном госпитале, где она работала по совету отца, затем после эвакуации родителей в сибирском военкомате ('...Я видала один военкомат - / Свой дот, что взять упорным штурмом надо'), потом в хабаровской школе младших авиаспециалистов, где получила первую премию за литературную композицию. И наконец, в звании третьего санинструктора в 1943 году ее направили на Белорусский фронт. По пути на вокзал крутились строки: 'Нет, это не заслуга, а удача - стать девушке солдатом на войне...', которые через два десятилетия вылились в стихотворение:
-
Нет, это не заслуга, а удача -
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе
Как в День Победы стыдно было б мне !...
В это трагическое число вошли и девушки. На войне они были наравне с мужчинами, поддерживая дух и спасая их в самые опасные минуты из-под огня. Они забывали свои слабости: всю жизнь Юлия боялась крови, при виде крови у нее кружилась голова, но до конца войны этого никто не заметил.
Судьба хранила поэта. В боевых окопах перенесла она болезнь легких. В результате физического истощения Друнина попала в тыловой эвакогоспиталь Горьковской области. Там впервые за все время войны ей снова захотелось писать стихи:
-
"Ура!" - рванулось знаменем по ветру,
И командир наш первым вынул нож...
-
Я только раз видала рукопашный,
Раз - наяву, и сотни раз во сне,
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
О своей опаленной юности она никогда не жалела. Именно на войне она научилась ценить и беречь дружбу, приобрела 'прочности запас' на всю жизнь и сформировалась как поэт.
До конца своих дней она так и не смогла забыть военные годы. Все ярче и ярче становятся фронтовые образы. Они мучают ее, не дают покоя:
-
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я - связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
В годы учебы в Литинституте Друнина встретилась с начинающим поэтом Николаем Старшиновым. Это случилось в середине декабря 1944 года. Он с первых же минут сумел разглядеть в ней, носившую грубую мужскую шинель, милого, доброго и обаятельного человека. Позже оказалось, что они вместе до войны занимались в литературной студии Дома множественного воспитания детей. Старшинов даже был знаком с одним из первых ее сочинений, участвовавшим в конкурсе на лучшее стихотворение о Гражданской войне:
-
Мы рядом за школьной партой сидели,
Мы вместе учились по книге одной,
И вот в неотглаженной новой шинели
Стоишь предо мной.
В этом же, 1944 году, Николай Старшинов и Юлия Друнина стали мужем и женой. Вскоре у них родилась дочь Лена, появились неведомые до сих пор проблемы, заботы. Друнина вдруг почувствовала быстротечность времени:
-
Скажи мне, детство,
Разве не вчера
Гуляла я в пальтишке до колена?
А нынче дети нашего двора
Меня зовут с почтеньем
"Мама Лены".
В период издания произошел курьёз: Юлию попросили либо заполнить еще три страницы стихами, либо что-нибудь убрать. Но так как в то время она ничего не могла добавить, то Николай Старшинов предложил ей своё стихотворение "Дорога Геленджик - Новороссийск", оно как раз занимало недостающие три страницы. После выхода книги появилась доброжелательная рецензия, в которой критики особое значение придали этому стихотворению, отметив, что поэтесса находится в поиске. Конечно, потом ни он, ни она не печатали это стихотворение.
Друнина была красивой и обаятельной женщиной. Многим поэтессам привлекательность помогает, но она от этого только страдала. Один из конфликтов был с поэтом Павлом Антокольским, который тогда вёл у нее семинар. Произошло это на вечере у Вероники Тушновой, которая собирала друзей в честь выхода первой книги. Антокольский настойчиво приставал к Юлии, и свидетелем этой сцены стал Старшинов. Они повздорили, и учитель, который до этого всегда хвалил стихи своей студентки, отчислил её с курса за бездарность... Но вскоре Друниной разрешили перевестись на другой семинар.
И все-таки она никак не могла расстаться с молодостью. В ней была какая-то неудержимая сила, рвущая, не дающая покоя. Она любила море, горы, Коктебель, много раз поднималась на Карадаг, ходила старокрымскими партизанскими тропами. В Коктебеле у пограничников Друнина часто выпрашивала лошадь, хотя бы на один час.
-
Рысью марш! -
Рванулись с места кони.
Вот летит карьером наш отряд.
- Ну, а все же юность
не догонишь! -
Звонко мне подковы говорят...
Не догнать?
В седло врастаю крепче,
Хлыст и шпоры - мокрому коню.
И кричу в степной
бескрайний вечер:
- Догоню!
Ей-богу, догоню.
Сама Друнина старалась жить именно так, следуя завету: "Жизнь - Родине, честь - никому!". Может, именно поэтому ей было сложно вступить в Союз писателей. Она была принята в члены союза только со второй попытки, в 1950 году, при поддержке Александра Твардовского.
Лишний раз её твердость и принципиальность подтверждает событие, происшедшее в 1952 году. От журнала "Сельская молодежь" её командировали в Белоруссию, в село Озаричи. Здесь работал заслуженный учитель-фронтовик, о котором нужно было написать очерк. В гостинице ее встретила приветливая девушка, найти орденоносца помогли мальчик и его дедушка. Однако встреча с ветераном разочаровала: он оказался надменным, кичащимся своими заслугами стариком, к тому же постоянно заискивающим перед поэтессой. Друнина наотрез отказалась писать о нём, но с нежностью вспоминала мальчика и его дедушку.
ЛИЧНЫЙ ТЫЛ
Тяготы послевоенного быта Друнина переносила стойко. Никто не слышал от нее ни жалоб,
ни упреков. Но постепенно накапливались усталость, изможденность, она искала поддержку и не могла ни в
ком ее найти. К этому времени отношения с Николаем Старшиновым стали походить на дружеские, любовь
затухала... Вскоре они разошлись.
И именно в это (нелегкое для нее) время она встретила человека, который
удивительно трогательно и трепетно к ней относился - Алексея Яковлевича Каплера, знаменитого
сценариста, ведущего "Кинопанорамы", первую любовь Светланы Алилуевой.
Став мужем Друниной, он оградил её от всех бытовых забот, чтобы она посвятила себя только
литературной деятельности, ввёл в свой круг... Однако, будучи человеком замкнутым, Друнина никак не могла
привыкнуть к окружению знаменитых режиссёров, актёров, писателей... В их мире она чувствовала себя неуютно.
Но у неё был личный тыл - муж, который её боготворил. За время жизни с ним Друнина написала наибольшее количество
стихов за весь свой литературный путь, а также попробовала себя в жанре прозы (повесть 'Алиса', автобиография
"С тех вершин...", философские очерки).
Однако уходят в мир иной друзья, а новых нет. Близкими и дорогими людьми были прежде всего те,
кто достойно прошел все военные и гражданские испытания, сохранив лучшие качества своей души. Такими для нее оставались
на протяжении долгих лет Сергей Орлов, Вероника Тушнова, Семен Гудзенко.
Последовал и самый тяжелый удар: в 1979 году ушёл из жизни после недолгой и тяжёлой болезни
Алексей Яковлевич. Он до последней минуты жалел не себя, а ее, оберегая Друнину от любых столкновений с действительностью.
Лишившись опоры, Юлия Владимировна осталась один на один с реальной жизнью:
-
Как страшно теперь просыпаться!
Как тягостно из Небытия
В Отчаянье вновь возвращаться -
В страну, где прописана я.
Весь мир превратился в пустыню,
Все выжжено горем дотла.
Какой я счастливой доныне,
Какой я счастливой была!..
Мир вокруг продолжает рушиться. Все, что было понятным, гармоничным, разрывается, теряет закономерность. Друнина оказывается лишним - беспомощным и беззащитным - существом. Пытаясь что-то изменить, она ищет опору в другом человеке, но жестоко обманывается:
-
'Не ты тропинку проторить,
А я тебе должна...
На миг поверила я в сон,
Что все ещё жива...'
Вступая в депутатский корпус, она хотела защитить интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане. Она не могла видеть, как страдают фронтовики ее поколения, как просят милостыню в переходах покалеченные мальчишки, устала слышать, как жалеют ветераны, что не остались с теми, кто погиб, как в самый разгар перестройки реформаторы кричали - "Лучше бы фашистская Германия победила СССР в 1945 году. А ещё лучше - в 41-м".
Когда Друнина поняла, что реально изменить ничего не может, она вышла из депутатов.
События 21 августа 1991 года Друнина встретила восторженно. Однако 15 сентября уже писала: #'И всё же, все же не хотелось бы впадать в эйфорию. Кое-что беспокоит очень. Не слишком ли подчас легко и лихо принимаются решения по сложным вопросам". В одном из последних стихотворений, названном по первой строке "Безумно страшно за Россию", она пишет:
-
Нет, жизнь свою отдать
Нне страшно,
Но, что изменится, скажи?
Стоит почти столетье башня
На реках крови, море лжи...
О её душевном состоянии в это время лучше всего говорит одно из писем,
написанное перед смертью - "Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся,
созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно,
только имея крепкий личный тыл... А я к тому же потеряла два своих главных посоха - ненормальную
любовь к Старокрымским лесам и потребность творить... Оно лучше - уйти физически неразрушенной,
душевно несостарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы,
неверующая. Но если Бог есть, он поймёт меня...".
Решение добровольно уйти из жизни было хорошо продумано и последовательно
подготовлено. Перед смертью, 20 ноября 1991 года, Друнина написала письма: дочери, зятю, внучке,
подруге Виолетте, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. Ни в чем никого не
винила. На входной двери дачи, где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля, приняв
снотворное, оставила записку: "Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж". Всё учла,
всё предугадала...
Одно заставляет задуматься: насколько, должно быть, остро и болезненно все
воспринимала душа поэта, если она, прошедшая страшную "школу войны", не смогла устоять, сломалась,
не справилась с жизнью:
-
Живых в душе не осталось мест -
Была, как и все, слепа я.
А все-таки надо на прошлом - Крест,
Иначе мы все пропали.
Иначе всех изведёт тоска,
Как дуло черное у виска.
Но даже злейшему врагу
Не стану желать такое:
И крест поставить я не могу,
И жить не могу с тоскою...
Жизнь и смерть Юлии Друниной.
'Независимая газета', 25.12.1999.